Начало игры.

В палате не было окон, но он чувствовал грозу. Осязал её каждой клеткой теперь уже своего тела. За стенами Госпиталя сгущались тучи, но внутрь заползла самая настоящая тьма, жаждавшая воплотиться уже долгое время.
То, что теперь было Шамаэлем, пошевелилось, издав глухой хрипловатый звук, как будто кто-то подох в колодце, подавившись собственным языком. Пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя кровавые ложбинки. Худощавое тело выгнулось в короткой судороге, существо по-звериному дернуло носом, чуя в воздухе, сквозь вонь медикаментов и человеческих выделений, запах грозы: ясный, свежий, острый аромат надвигающейся бури. На этот запах хотелось пойти, он манил и звал за собой. Грани восприятия были острыми, как разбитое стекло, тонкими, словно шелк.
Приоткрыв рот, Шамаэль начал подниматься с жесткой койки. Тело пока что плохо слушалось, а на периферии сознания оставался чужой страх: жалкая тень, должная скоро исчезнуть, полностью подчинившись новому гостю. Коротко поведя плечами, он тряхнул головой, чтобы зрение прояснилось. Затем сосредоточился, приоткрыл рот и начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, вцепившись пальцами в металлический бортик койки. Из горла вырывался странный, бурлящий звук, кашляющий, надрывный, а спустя несколько секунд потекла выпитая накануне вода вперемешку с желчью. Она заструилась по подбородку, скатываясь ручейками вниз, по кадыку, в ворот пижамы. Мавет сидел с запрокинутой головой, и, кажется, получал определенное удовольствие, клокоча глоткой.
Таким его и застали.

Медбрат по кличке Циклоп работал в Госпитале уже не первый год и хорошо знал, когда к больным приближаться в одиночку опасно, даже если ты - почти двухметровый детина, который в плечах едва ли не шире себя самого в высоту. Ему достаточно было отодвинуть тяжелую щеколду, которая запирала дверь, и заглянуть в палату, чтобы понять, что заходить внутрь не стоит. Шамаэль Мавет был когда-то солдатом и попал в Госпиталь из-за развившегося у него со временем поствоенного синдрома. Не знал, куда себя деть, да к тому же начал слышать голоса. Но Шам всегда был дружелюбным и тихим, если не сказать - застенчивым. Временами его начинала бить тихая истерика, снимавшаяся простенькими препаратами, и иногда он разговаривал со стенами. Но таким, как сейчас, никогда не был, и уже одно это заставило санитара насторожиться.
Первый глаз он, еще в начале своей сомнительной со всех сторон карьеры, оставил в пальцах буйнопомешанного, тщедушного паренька, и с тех пор не грешил непозволительной самоуверенностью. Здесь явно стоило позвать подмогу, и пусть потом говорят, что Циклоп-то, оказывается, боягуз: глаз дороже самолюбия. Утереть нос любому из коллег по цеху мужчина мог на раз-два, но с психами в стадии обострения предпочитал в одиночку не связываться.
Мавет развернулся и посмотрел на него как раз тогда, когда медбрат уже был готов шагнуть прочь от входа в палату.

Губы пациента быстро зашевелились. Циклоп замер, не в силах оторвать взгляд от сумасшедшего, который, не переставая бормотать, спустил ноги вниз и уставился на мужчину перед собой исподлобья. В глотке у санитара застыл комок. Шамаэль уже не был Шамаэлем, иначе он не мог бы внушать такой потусторонний ужас. В затылке неприятно защекотало, а затем Циклоп очень отчетливо услышал, что именно бормочет бывший солдат. И от этого ему захотелось бежать, вопя и визжа, царапая затылок, лишь бы заставить жуткий шепот уйти, лишь бы забыть сказанные им слова. Но не получалось сдвинуться с места, и, парализованный ужасом, санитар лишь молча вжимался в стену.

Грозу перебивал запах чужого страха. Раскаты грома снаружи он слышал не так отчетливо, как горячее, частое дыхание человека перед собой. Шамаэль быстро, нараспев бормотал, просто потому, что ему этого хотелось. Затем, потому что ему этого тоже захотелось, он встал и в несколько неспешных шагов преодолел разделявшее их расстояние. Большой палец правой руки застыл, почти нежно погладив подушечкой веко уцелевшего циклопьего глаза, а затем надавил, и вот тогда у санитара хватило сил завопить. Кровь густо потекла между прижатых к лицу широких ладоней медбрата, а сам он, вереща, слепо метался по палате. Мавет смотрел на это несколько секунд, а потом вышел, захлопнув дверь палаты, и задвинул щеколду. Он шел по коридору, куда еще никто не успел сбежаться на крики, потом ускорился и побежал. Он бежал туда, прочь, в грозу. И не остановился бы, если бы не увидел нечто, заинтересовавшее его на пути.
Вернее, кое-кого.
Еще одного человека.